Страсть к воспитанию — одна из самых необоримых человеческих страстей. Каждый из нас кончал домашнюю педагогическую академию, каждый вроде бы знает, как надо воспитывать — так же, как и меня расти-ли!

И вдруг с удивлением обнаруживаем: то, что легко получалось у моей мамы, не получается у меня с моими детьми! А раз так, я делаю вывод: «Мои дети хуже, чем я был в их возрасте! Дети испортились!» На самом же деле и дети не стали хуже, и мы, родители, ничуть не слабее. Просто другие теперь условия жизни, а потому наших детей надо воспитывать не так, как воспитывали пас и наших сверстников.

Детская душа не поддаётся управлению — с ребёнком можно лишь общаться, причём под словом «общение» я понимаю не всякий контакт, а только душевный. Управление и общение — действия совершенно разные, хотя в реальной жизни они часто сплетаются воедино и даже называются одним и тем же словом — «воспитание». Это всё равно что складывать книги в стопку или читать их: в том и другом случае действия с книгами, но ведь есть же и разница! Управлять может только старший — младшим, сильный — слабым, а общаться как равные могут два любых человека, если между ними не стоит желание превосходства, «верха», власти. Управление, при всей его необходимости, иногда гнетёт, а общение всегда поднимает, потому что вызывает к жизни лучшие силы души. Если воспитатель не умеет управлять детьми, он пропал; если он умеет только управлять — пропали дети.

Мальчик залез на дерево — это опасно для его жизни и служит дурным примером другим детям. Педагогика управления учит меня, как сделать, чтобы дети не лазали по деревьям, а занимались полезным делом, учит, каким тоном крикнуть мальчику: «Слезай сейчас же!» — и как наказать его, когда он спустится на землю. Педагогика общения, напротив, вовсе не говорит о том, как правильно снять мальчика с дерева. К разочарованию многих, она утверждает, что никакого «правильного» голоса, тона, способа, приёма нет, что бывает, один отец тихо попросит — и сын послушается, а другой в ярости начнёт стучать кулаками — и ничего не добьётся, потому что все зависит от того, что за человек этот отец, насколько доверяет ему мальчик, как сложились их отношения. А скорее всего мальчика вообще не следует снимать с дерева; надо просто стоять внизу, отчаянно трусить, но виду не подавать, да ещё и похвалить сына тихонько, потому что наш мир в основном устроен руками тех людей, которые в детстве лазали по деревьям. Да, педагогика общения очень трудна! Её спрашивают: «Как сделать?», а она отвечает вопросом: «А что вы за человек?»

Принято подчёркивать: воспитывает всё, воспитывает каждый сантиметр и каждый встречный. Так оно и есть. Но слишком в это поверив, мы порой опускаем руки: коли воспитывает всё, что же я могу поделать с ребёнком? Я, воспитатель, беспомощен!

Так ли это? Вот у вас полчаса в день на сына — что ж, он может быть прекрасно воспитан и в эти полчаса, если мы будем помнить, что воспитание — это не уход, не надзор, а общение.

Каждый день ребёнок получает некую порцию поощрения и порицания. Так вот, встречаясь с ним па полчаса, мы обычно торопимся выдать ему всю дневную норму порицаний. Ребёнок не слышит доброго слова, а потому нередко стремится ещё и сократить этот получасовой сеанс.

Нет сегодня реки на свете, которую не перекрыть плотиной: техника позволяет всё. Всё возможно! Но невозможно на каждой реке построить плотину из песка — условия не позволяют. Проведём аналогию - почему, скажите, результаты нашей педагогической деятельности нередко противоречат замыслам, планам и намерениям? Сколько сил уходит — и так ничтожен эффект! Да потому, что мы порой добиваемся невозможного — строим на песке.

Дети — страшные консерваторы, особенно младенцы. Их так трудно учить новому: обходиться без соски, пользоваться ложкой, переходить с каши на твёрдую пищу... Положите в кашу сахара чуть больше или чуть меньше, чем обычно, — сморщится и заорёт на весь дом! И есть не станет.

Дети — страшные консерваторы, но они же и бесстрашные новаторы: экспериментируют, исследуют, пробуют на глаз, на ощупь, на зуб, и этого родители боятся ещё больше, чем консервативной привычки. Роди-тельский идеал ребёнка выражен словами одной мамы:
—    А мой спокойный. Посадишь его — он и сидит.

Не правда ли, чудо-дитя?
Так из двух потребностей, определяющих жизнь каждого ребёнка, — потребности в безопасности и в развитии — для нас, родителей, важнее первая, а для мальчика или девочки — вторая. Двенадцатилетние дети, например, больше страдают от травм, полученных ими в различных житейских приключениях, чем от болезней. Но эти приключения так нужны ребёнку, эта тяга к развитию так сильна! Ему хочется бегать, лазать на высокие деревья... Мы останавливаем его, оберегаем: обуздать, укротить! Но сила эта чаще всего неукротима.

Нам трудно угадать, когда именно и чему учить ребёнка. То опережаем его возможности — и тогда он сопротивляется, то опаздываем — и тогда учение не идёт впрок. Одному в четыре года покажи азбуку — он станет с охотой читать, а в семь лет азбука будет ему скучна. Другому и в семь рано садиться за книжку, а надо бы потерпеть год-два... Мы в состоянии ускорить развитие ребёнка, но в пределах, заданных природой; мы в состоянии направить развитие в нужную сторону, но не можем остановить его. В развитии детей нет выключателей, только переключатели! Наше воспитание, как правило, однобоко — мы люди практичные, озабочены развитием ума сына или дочери. А они, сами того не замечая, поправляют нас, сами добывают себе развитие — и физическое, и нравственное, и умственное. Ребёнок больше нас стремится к цельности, но мы норой не поддаёмся, мы гнём свою линию и часто побеждаем

—    на несчастье ребёнка. Увы, детскую тягу к развитию во многих случаях удаётся преодолеть. Иногда она бывает так слаба по природе, что мы справляемся с ней грозным надзором или отупляющим учением, а затем торжествуем победу воспитания, погубившего ребёнка.

По-моему, сильные родители для слабого ребёнка — беда и несчастье. В нём развивается изощрённость в сопротивлении, причём одни дети сопротивляются дурному, а другие — хорошему... Но силы подростка не безграничны; если они тратятся на войну с родителями, то он выходит в жизнь не закалённым, как думают, а сломленным. Чтобы этого не случилось, будем поддерживать в сыне, дочери тягу к развитию, чтобы она никогда не иссякала и не заглохла.

Вторая потребность ребёнка — потребность в безопасности. Мы тоже думаем об этом: боимся простуд, машин, боимся, что он будет плохо учиться. Но его заботы — совсем другого рода.

Сначала, пока он ещё под родительским надзором, он — самый слабый в этом мире. Он охраняет свою безопасность от родителей, которые ходят за ним по пятам и говорят «нельзя», шлёпают по рукам и сердятся. Как же велик запас доброты у маленького, если он сохраняет её лет до трёх, до пяти и все ещё бежит к нам и ласкается!

Но вот он подрос, впервые вышел во двор. И опять он самый маленький, каждый может ткнуть, обидеть! Кто ему теперь нужнее всех на свете? Защитник, заступник, свои люди, «наши». Так начинается великая, на всю жизнь, игра в «наших» и «не наших», в своих и чужих, игра, диктуемая острой нуждой в безопасности. «Наши» — в нашем дворе, на нашей улице, а в чужом дворе, па чужой улице — «чужие». Я не могу оставить своих, я в них нуждаюсь. Мама ругает: «Где пропадал?» Он знает свою вину, но он ничего не может изменить! От безысходности маленький человек дерзит маме, грубит, но и завтра он будет во дворе столько же, сколько и все. Он должен быть «своим», его безопасность теперь зависит уже не от мамы с папой, а от ребят во дворе.

Попытки родителей вмешаться в мальчишечьи дела обычно лишь ухудшают положение. Надо просто как можно больше поддерживать ребёнка дома, чтобы главными «нашими» в этой жизни были для него его родители, его семья, его дом. Тогда из той же самой потребности безопасности, из того же детского «стадного чувства» разовьются благородные свойства: готовность постоять и пострадать за друзей, верность в товариществе, надёжность в отношениях с людьми, стойкость характера

Насколько маленькому человеку живётся труднее, чем взрослому! Его постоянно оценивают. Он получает отметки за каждый шаг — не только в школе, но и дома. Мы все время гадаем: хороший? плохой? способный? неспособный? Нельзя, чтобы жизнь детей превращалась в вечный экзамен.

Ребёнка надо не только понимать, но и принимать, принимать таким, каков он есть. Понимают — умом, принимают — душой. Если чувствуешь, что к тебе относятся хорошо, любое замечание стерпишь. Не любят тебя — и слушать не хочется, всегда готов к отпору, и даже справедливое замечание не доходит до разума. Если я оттолкну сына от себя, если буду досаждать ему своими укорами, дом станет для него небезопасным. Скорее на улицу, где принимают! Без всяких условий! Так постепенно мы потеряем влияние на ребёнка. Он уйдёт душой из дому, и все недостатки его лишь усилятся. Но нет, я принимаю его — и он бежит в дом. И чем сильнее, чем хуже его пороки, тем больше нуждается он в том, чтобы дома его принимали, чтобы любили.

Где же место любви? Где место добру? Мальчик- отличник, мальчик-общественник, мальчик-чистюля; не надо обладать выдающимися душевными качествами, чтобы любить его. Но вот другой мальчик — двоечник, лентяй, грязнуля. Тут-то и проявляется культура воспитателя, тут и начинаются любовь, добро, великодушие. Принять не-приятное — вот добро! Вот в чём труд души!

Добро к людям и любовь к людям — одно и то же. Быть
Где же место любви? Где место добру? Мальчик- отличник, мальчик-общественник, мальчик-чистюля; не надо обладать выдающимися душевными качествами, чтобы любить его. Но вот другой мальчик — двоечник, лентяй, грязнуля. Тут-то и проявляется культура воспитателя, тут и начинаются любовь, добро, великодушие. Принять не-при-ятное — вот добро! Вот в чём труд души!

Добро к людям и любовь к людям — одно и то же. Быть добрым, не любя, невозможно, потому что добро требует душевных сил. Ребёнок всё время виноват перед нами? Значит мы его не любим. Любимые не виноваты! А вот мы перед ребёнком виноваты во сто раз больше – на нас лежит тяжкий грех нелюбви к собственным детям.

Каждый понимает: для воспитания ребёнка прежде всего нужно найти с ним общий язык. Иначе воспитание невозможно. Но то и дело обращаемся мы к сыну или дочери:
—    Я кому говорю?
—    Я что, стенке говорю?
—    Я тебе сколько раз говорил?
' — Тебе хоть говори, хоть не говори!
—    Ты что — не слышишь? Ты что — глухой? Ты оглох, что ли?
—    Я тебя спрашиваю или нет?
—    Ты что, не понимаешь?
—    Ты почему молчишь?
—    Ты что, язык проглотил?

Нам кажется, будто ребёнок нас не слышит, нам кажется, что надо сказать ещё раз, ещё и ещё, пока до него наконец дойдёт. А до него, может, никогда и не дойдёт, потому что мы не на том языке говорим!

Общий язык с детьми — это речь и движения души, язык желаний и чувств. Мы постоянно пользуемся словом «душа», хотя, по-моему, девять человек из десяти не знают, что это такое. О своей душе говорят от- странённо: не «мне больно» — а «душа болит», «душа страдает». Люблю — я, ненавижу — я. Но как люблю? Как ненавижу?

«Всей душой»... Значит, все другие чувства подчинены этой любви или этой ненависти.

Когда в душе человека преобладают чистые желания, говорят, что у него «чистая душа». Если же преобладают грязные, низкие желания и чувства, говорят: «низкая душа», «мелкая душа», «подлая душа», «грязная душонка» — завистливая, злобная, мелочная. Про двух людей, во всём согласных между собой, говорят: «Они живут душа в душу». Предполагается, что если люди побеседуют искренне, открыто, у них был «задушевный разговор», «они поговорили по душам», «на душе легче стало». О человеке, который понял меня, говорят: «Он заглянул мне в душу», «он душевный человек». Маленькие дети — это простые души, не сформировавшиеся, не окрепшие; хаос желаний и чувств. Но если мы точно поймём потребности ребёнка, нам будет легче понять и его душу, уважать её — уважать желания и чувства ребёнка. А значит, найти с ним общий язык.

Для ребёнка нет плохих или хороших людей, он видит только отношение к нему — плохое или хорошее. Отец — пьяница, но когда его поведут в милицию, пятилетняя девочка расплачется: «Мой папа хороший, он мне всегда приносит конфеты». Ребёнок живёт не в мире людей, а в мире отношений с людьми, и это слово — «отношение» — ключевое понятие педагогики.

Мне рассказывал молодой инженер из Ангарска: «Однажды пришли к десятилетнему сыну товарищи, сидят, разговаривают. Я прислушался: разговор идёт о пересадке сердца... И вдруг мой сын говорит: «А я бы хотел, чтобы мне пересадили сердце папы... Мне нравится, какое у папы сердце»».

Вспоминаю этот рассказ и думаю: может быть, я встретил самого счастливого человека на земле?

Не у каждого из нас такое сердце, не каждый умеет любить детей, даже своих собственных, не каждый достаточно разумен, не каждый может контролировать своё поведение не вспылить; в большинстве своём мы усталы и раздражительны. Но дети сами смягчают наши сердца — своим существованием, смехом, шалостями. Нам остаётся немногое — не бояться доброты в своём сердце.