В воспитании своих детей специалистов быть не может, отцов-профессионалов и мам-профессионалок на свете нет. Воспитание своих детей — одно из самых благородных дел, ему можно отдать жизнь, но профессией оно стать не может.
К тому же воспитание — это искусство, а где искусство — там талант, там сердце, интуиция, вдохновение, любовь. Где искусство, гам результат вроде бы без процесса: каким-то образом получилось, но как? Магия... Так и говорят: магия искусства. Наука — это бегство от «чуда», по известному слову Эйнштейна, а воспитание, а искусство непременно содержит в себе какое-то чудо — иначе искусства нет. Как это все совместить? Может ли наука оперировать ненаучными, ту-манными понятиями вроде «сердце» и «любовь»?
Может. Есть искусство писать книги, и есть наука об искусстве писать книги — литературоведение. Есть искусство играть на сцене, и есть наука об этом искусстве — театроведение. Есть искусство воспитания, и есть наука об этом искусстве— педагогика. Стопроцентная наука о стопроцентном искусстве, но и с отличием от точных наук: как у всякой науки об искусстве, её язык тоже должен быть приближен к искусству. Пе-дагоги, стараясь быть «научными», пытаются иногда обойтись без неточных понятий — «любовь», «сердце», но без них ничего нельзя ни объяснить, ни предсказать.
Многим людям кажется, будто наука о воспитании детей в семье — та же самая наука, что и о воспитании в школе, а учитель — специалист и в домашнем воспитании.
Когда же дело доходит до собственных детей, то всякая наука вроде бы кончается и начинается неизвестно что. Даже у самых прекрасных учителей бывают никудышные дети — не видали? В таких случаях осуждающе говорят: своих детей воспитать не умеет, а за чужих берётся!
Да, чужих воспитывает, а своих не всякий может, потому что наука педагогика, помогающая учителю в его трудах, хорошо работает, когда перед воспитателем тысяча детей, похуже, когда их тридцать, и совсем плохо, когда один-два-три.
Чем меньше детей, тем труднее, а не легче работа воспитания. Бывает, школьный педагог, имея сорок детей, справляется с тридцатью девятью из них и считается прекрасным учителем, а сорокового, неуправляемого, старается обычно куда-нибудь сплавить. Но у мамы-то сороковой не сороковой, а первый и единственный, и никуда его не сплавишь и на другого не обменяешь. Столетиями призывают учителей к инди-видуальному подходу, говорят: «Надо найти ключ к каждому», и всегда это было труднейшей частью педагогической работы. Но у папы и мамы никакого другого подхода, кроме индивидуального, и быть не может. У профессионала-учителя не получается, а у мамы - непрофессионала должно получиться.
Маме говорят: вы должны, вы обязаны, то есть обращаются с ней, как с учительницей, которой при случае можно дать выговор, а то и уволить её. Но маму-то не уволишь! Маме говорят:
— Если ребёнок не послушался вас, то надо повторить приказание голосом, не допускающим возражения.
Совершенно правильно! Надо! Но что делать, если мама не умеет говорить таким голосом, и чем больше пытается она быть строгой, тем хуже результат?
И со всех сторон говорят маме: «Надо, чтобы... Надо, чтобы... Надо, чтобы...» Надо, чтобы ребёнок знал слово «нельзя»! Надо, чтобы ребёнок знал слова «пожалуйста» и «спасибо». Надо, чтобы ребёнок не баловался, и надо, чтобы он рос рыцарем — почему вы не научили его рыцарству, мамаша? Надо, чтобы ребёнок с детства был приучен уступать дорогу старшим...
Да, надо, надо, всё надо, кто спорит? Но что делать, если не получается, и даже непонятно, отчего не получается? Ведь мама всё делает, как все!
Родители внимают педагогике, стараются изо всех сил, а у них ничего не получается. Они и не подозревают, что им преподносят правила, выработанные в школе и не имеющие никакого отношения к семейному воспитанию!
Словом, воспитание в школе — одно, воспитание дома — другое. То — то, а это — это.
Ну, например, хороший мастер всегда лучше плохого кто не согласится с этим утверждением? И разумеется, талантливый учитель лучше бесталанного. Однако плохая мама, но своя заведомо лучше хорошей, но чужой. Плохое лучше хорошего! Посмотреть бы на математиков и логиков — как управились бы они с такой наукой?
Мало того! Первое, что должна сделать наука о семейном воспитании, это установить факт, что люди прекрасно обходились и обходятся без неё, без науки.
В самом деле, кто видел детей, воспитанных по науке? Никто. Потому что детей воспитывают не по науке, а по вере. Не будем бояться этого слова, оно не раз ещё встретится нам. Духовные процессы совершенно не поддаются анализу и объяснению без понятия о вере.
Для успеха в любой работе нужна уверенность, которая обычно добывается собственным опытом. Но у родителей опыта быть не может, их уверенность держится на вере в чужой опыт, на доверии к нему, на дове-рии к опыту своих родителей и всех предшествующих поколений. Мы и сами не знаем, откуда берутся наши педагогические убеждения, они кажутся нам здравым смыслом, мол, как же иначе? Педагогическая вера живёт в нас, поскольку все мы закончили пятнадцатилетний родительский педагогический институт. Нас не только воспитывали так или иначе, нас при этом учили воспитывать своих будущих детей.
Воспитание — первый вид человеческой деятельности, с которым сталкивается человек, рождаясь на свет. Сначала он на собственной, так сказать, шкурке узнает, как воспитывают, а потом уж видит он, как варят обед, убирают, забивают гвозди, гладят бельё, и лишь много позже увидит ребёнок, как работает шофёр, врач, продавец — первые герои детских игр. Но сначала - «дочки-матери». Сначала — воспитание.
Дайте самой маленькой девочке куклу, и она начнёт баюкать её и укладывать спать (самые большие неприятности у детей связаны с укладыванием в постель), а может быть, задерёт ей платьице и начнёт шлёпать, приговаривая: «Ата-та, ата-та! Ты почему не слушаешься?»
Мама возвращается с сынишкой из детского садика и ведёт неторопливую педагогическую беседу:
— Мишка все игрушки разбросал, раскидал. Что мы с ним сделаем?
— Отлупим, — равнодушно отвечает мальчик.
Мама — интеллигентная женщина, современная,
она оглядывается: вдруг кто-нибудь услышал?
— Ну зачем же так — «отлупим», — говорит она неуверенно.
— А вы меня лупите? — возражает мальчик. — Лупите. И его отлупим.
— Ну, мы тебя лупим, когда ты упрямишься...
— И он упрямится, — говорит мальчик.
Ему пять лет, но он точно знает, как надо воспитывать. Человеку ещё расти и расти, а воспитание будущего воспитателя уже закончено.
Но вера есть вера. Она необходима, она и опасна. Убеждения, воспринятые в раннем детстве, это не перчатка на руке, а сама рука; люди крайне неохотно расстаются с убеждениями даже тогда, когда совершенно очевидно, что они не отвечают жизни. Вера обладает свойством укрепляться даже при столкновении с опровергающими фактами.
Отец слишком строг с ребёнком; маленький превратился в зверька, стал неуправляемым, а отцу кажется, что он ещё и недостаточно строг. Он винит жену, тёщу, ребёнка, самого себя винит, но ему и в голову не прихо-дит, что виноваты его убеждения. Он и знать не знает, что у него есть какая-то педагогическая вера и что она может быть совсем другой, что её можно сменить.
Это объясняет, отчего одним людям советы по воспитанию идут впрок, а другим нет. Если советы противоречат вере отца или матери, то, конечно же, в них не будет толку. Это всё равно что советовать японцу есть только вилкой, а европейцу — палочками. Педагогический совет хорош лишь в том случае, если он отвечает нашей вере.
Всё начинается с веры!
Педагогическая наша вера сложилась очень давно и передавалась из поколения в поколение, чтобы новые родители, не имеющие собственного опыта, всё же могли уверенно воспитывать детей. Она сложилась в условиях, когда действовала безотказно — иначе она не выжила бы.
В этом разгадка почти всех педагогических загадок. Вера — прежняя, здравый смысл — прежний, но условия в последние десятилетия изменились до неузнаваемости. Века и века было одно, и вдруг стало совсем другое — настоящая революция в педагогических обстоятельствах, которую многие из нас не заметили и не могли заметить.
Начать с того, что в давние времена сын крестьянина, как правило, становился крестьянином, а сын купца — купцом. Девушка не искала жениха — его находили родители, молодой человек не искал невесту — это было дело свахи, а затем «стерпится — слюбится». И в каком месте жить, в каком селе или городе — тоже решала жизнь, судьба, а не сам человек. От человека же требовалось послушание жизни точно так же, как требовалось от него послушание отцу, поскольку отец был руководителем хозяйства, предприятия по производству и отчасти продаже продуктов, а на предприятии дисциплина — главное.
Образ воспитания отвечал образу жизни. От выросшего сына требовали послушания, но ведь ему и давали: дом, или наследство, или приданое для обзаведения хозяйством, давали профессию, давали готовый образ жизни — ему не приходилось выбирать, не нужно было выбирать.
Теперь, как и прежде, говорят: «Слушайся, слушайся!», а потом — иди, сам строй свою жизнь, будь активным и самостоятельным человеком. А если сын попросит помощи, то на весь мир жалуются — ну и дети пошли, до пенсии им помогай!
Теперь, как и прежде, смотрят за девушкой: ни-ни! Рано тебе о любви думать, сиди дома и делай уроки. Но жениха ей искать не станут, а ещё и упрекнут с возрастом: другие-то все уже замужем, а ты?
Образ воспитания расходится с образом жизни. Мы ждём от выросших детей то, чего не дали им в детстве. Не сеяли, а приехали с жаткой.
Вырастает молодой человек, которому предстоит выбирать профессию (и все кругом говорят о призвании), выбирать жену (и все кругом — о любви), выбирать образ жизни (и все — о свободе) — у него совершенно другой внутренний мир, другие представления о жизни, а воспитывали его методами, выработанными тысячу лет назад...
Что же может получиться из такого воспитания?
Нынешний ребёнок живёт в мире соблазнов, каких прежде люди не знали. Всё соблазн: и одежды подруги, и машина, на которой друга привозят в школу, и возможность уйти из деревни в город...
Соблазны! Да ещё какие... Мальчик идёт из школы домой, заглядывается на витрины радиомагазина и видит системы стоимостью в десять, двадцать отцовских зарплат. Кто их покупает? Почему не мы? Разговаривая с таким мальчиком, приходится прибегать к доводам, которых не знали ещё десять-двадцать лет назад. А мы их знаем, эти доводы? Мы их ищем?
При росте, при перемене благосостояния надо быть очень бдительными — как отразится эта перемена па детях?
Сейчас не лучше, не хуже, а по-другому. На каждые условия должно быть своё воспитание. Но у многих из нас нет даже идеи о том, что воспитание может быть разным, что оно должно меняться.
Надо отказаться от представлений, созданных в других условиях, и использовать преимущества нового времени. Изменился взгляд па людей, на самих себя, он приблизился к правде. Появилась свобода в поведении, в выборе профессии.
Условия воспитания стали хуже, если его целью является послушание сначала родителям, потом — жизни. Приучить ребёнка к послушанию стало почти невозможно. Но условия воспитания сильно улучшились, если целью являются добрые, честные, самостоятельные, счастливые люди — и неправильно было бы не замечать этого и не ценить.
